Маленький мальчик, восторженно прыгая, ловит руками падающий снег. По предварительному прогнозу синоптиков это последний из всех снегопадов, которые должны были пройти в нашем маленьком городке этой щедрой на перепады температур зимой. Существует всего несколько тысяч причин, по которым я бы никогда не смог стать синоптиком. Первоочередную позицию в длинном списке отсутствующих у меня необходимых качеств занимает, наверное, то, что я вряд ли когда-либо смог бы простить себе столь частые ошибки. И уж точно я был бы не в состоянии каждый раз разочаровывать кого-то. Сказать человеку, который больше всего любит снег, что теперь до следующего снегопада нужно будет прождать почти год – всё равно, что сейчас подойти и смахнуть с варежки маленького мальчика все волшебные снежинки, которые он уже десять минут ловит с по-детски чистым восторгом. Я бы никогда себе этого не простил. Не смог бы.

- Мама, а что будет, если весна никогда не наступит? – тонкий голосок маленькой девочки у меня за спиной.

- Тогда нам придется платить за отопление целый год, доченька.

Я тихо усмехнулся и посторонился, освобождая дорогу для прагматичной матери и маленькой девочки. Женщина шла, смотря только вперед, крепко держа девочку за руку, а девчонка вертела головой в разные стороны, стараясь увидеть и разглядеть как можно больше деталей вокруг себя. Я заметил, как, увидев маленького мальчика, она задержала на нём взгляд, и мне показалось, что она улыбнулась ему. Окажись я на её месте сейчас, мне бы больше всего на свете хотелось сорваться с места и побежать к нему, а потом на протяжении всего вечера ловить руками падающий снег. Но я не был. А ей было всего пять лет, и она вряд ли могла делать всё, что захочет.

Она вряд ли понимала, что это просто – делать всё, что захочешь.

А снег тихо падал мальчику в руки и не собирался таять.

***

Я тогда не ловил снег. Скорее, он ловил меня. Падал и падал сверху, оседая на моё черное пальто и покрывая его морозной глазурью. Мои волосы из угольно черных благодаря крупным снежинкам стали похожи на бабушкино черное платье в белый горошек. Я не уверен, была ли причина, но, помнится, я тогда был подавлен и растерян. Однако спрятаться в толпе мне не удалось. В последствии ты говорила, что тебя привлёк именно мой жалкий вид. Я тебе никогда не верил, хоть точно знал, что ты не врешь.
Скажи, тебе не хотелось вернуться? На ту самую автобусную остановку, на которой мы встретились несколько безумных месяцев назад.… И тоже был снегопад. Только мальчика не было. Был только снег и он ловил нас своими руками.
А ты смотрела на меня, и твои глаза смеялись. До тебя я не встречал ни одного человека, который мог так пронзительно громко смеяться глазами. Я отвернулся, только чтобы не слышать этого твоего смеха, но чувствовал, что ты по-прежнему на меня смотришь. Я громко выругался про себя: так громко, что поначалу даже испугался того, что ты это услышишь. Я ведь вовсе не хотел, чтобы ты перестала смотреть. Наверное, поэтому поднял на тебя взгляд.
- Ты смешной, - когда я поднял глаза, ты уже стояла рядом со мной. Меньше всего мне хотелось, чтобы ты произнесла эту фразу, напомнив мне о том, как я жалок, но ты не нашла ничего лучше, чем сказать именно её.
- Ты поэтому светишься или всё время такая? - произнёс я, откидывая свою мокрую от снега челку со лба.
Ты промолчала. Тихо улыбнулась, на этот раз уже уголками губ, и вошла в автобус. Я поспешил за тобой, даже не посмотрев на номер маршрута. Ты не поверила, когда я рассказывал о том, что такое случилось со мной впервые, хоть я никогда не врал тебе.
Двери за нами захлопнулись, ты села на одно из протертых кресел, а я стал возле тебя, даже не спросив разрешения. Но ты ни одним движением не продемонстрировала, что не хочешь этого. Наоборот, без всякого стеснения разглядывала меня и улыбалась своими зелеными глазами. В тот день ты больше не произнесла ни слова.

***

А ночью мне снились твои каштановые волосы, блестящие из-за белых лучей бледного зимнего солнца. Кажется, во сне я бормотал о том, что вовсе не смешон, по-крайней мере не так, как тебе кажется. Я бормотал так громко, что проснулся. А может, меня разбудило вовсе не собственное бормотание, а то, как твои каштановые волосы щекотали мою щёку во сне. Я открыл глаза и уставился в потолок, затем сел на кровати и, потянувшись к тумбочке, взял телефон в руку и набрал твой номер, который ты написала на покрытом инеем стекле автобуса перед тем, как выйти. Было около трех часов, но спокойные нотки в твоём голосе говорили о том, что ты ещё не ложилась:
- Да.
Две секунды, прошедшие перед тем, как я смог произнести дальнейшую фразу, показались мне двумя вечностями.
- Мне никогда раньше не снились каштановые волосы.
Ты улыбнулась. Я определил это по тому, насколько легче и светлее стало шипение в телефонной трубке.
- Раньше тебе снились только блондинки?
- Раньше мне никто не снился.
Моментальное:
- Врешь.
Вздох:
- Нет, - небольшая пауза. – Если не принимать во внимание мою бабушку, конечно. Она снилась мне, когда я был в первом классе. Представляешь, во сне она ругала меня за плохие оценки. Никого я не боялся так, как её тогда, - помолчав, я добавил. - Твои каштановые волосы нравятся мне намного больше.
От такой необъяснимой, неожиданной откровенности кончики моих ушей покраснели, и я закашлялся, боясь, что ты заметишь моё смущение.
- Ты позвонил, чтобы сказать мне об этом? – твоя легкая усталость всё же давала о себе знать. Следующий мой шаг был необдуманным и глупым, но я сделал его, махнув рукой на последствия.
- Я позвонил, чтобы сказать тебе… Я хотел бы целовать твои волосы. И тебя. Всю жизнь, - и вновь безумная, несвойственная мне откровенность. Как только я сам осознал то, что сказал, то захотел разбить свою голову о стенку. Ты молчала, а в моей голове судорожно проносились мысли, одна за другой, о том, что я поспешил, о том, что тебе этого говорить было нельзя, о том, что ты сейчас бросишь трубку…. Ты молчала, а я так и не решился прорваться сквозь мерное шипение старенького телефона.
- Ты ведь даже не знаешь меня.
Действительно, не знаю. Конечно, не знаю. Как это, не знаю? Я ведь тебя видел. Я твои глаза видел. Я твою душу.… Насквозь.
- А если не принимать это во внимание? Тогда…
- Тогда что?
Я устало лег на кровать и опустил голову на подушку. Ночью электронные часы были единственным источником света (красного и достаточно тусклого) в моей пустой квартире. Я перевернулся на бок и слегка согнул колени.
- Ты бы хотела, чтобы я целовал твои волосы?
Знаешь, никогда раньше короткие телефонные гудки не были такими пронзительными. Даже, несмотря на то, что перед ними ты прошептала «Да».

***

Можно я оставлю твоё имя себе? Написанное на обрывке салфетки твоим миниатюрным почерком, бережно спрятанное в серебряном медальоне. Я как сейчас помню вечер, когда ты мне его написала. Я только тогда узнал, что своё настоящее имя ты не любишь до такой степени, что не можешь произнести его вслух. И просишь, чтобы тебя называли Эл. Мы никогда больше не возвращались к этому, но медальон я до сих пор ношу на груди. Иногда достаю ободранный кусочек салфетки, медленно читаю и заново пересчитываю буквы. Мне всегда кажется, что каждый раз их становится меньше, чем было.
Ты была странной. Сразу сказала:
- Будем играть по моим правилам.
Как будто когда-то женщины играли по чужим. Но меня радовала твоя откровенность. Значит, я тоже мог быть…. Твои правила? Ты не просила многого. Тебя зовут Эл и никак иначе, ты никогда не будешь звонить сама, любишь молчать и белые розы. И ты всегда права. С этим смириться было труднее всего, по большей части потому, что слова эти не были пустыми. Ты говорила мало, но если утверждала что-то, то можно было с абсолютной уверенностью заявлять, что всё это – правда.

Но больше всего меня поразило самое последнее правило наших отношений. Мы танцевали медленный танец в одном из ночных клубов, которые я не любил больше всего на свете. Но сегодня там были все твои друзья, собравшиеся по какому-то особенному поводу. Ты не могла пропустить. Мы танцевали, и в одно из мгновений ты наклонилась к моему уху и прошептала так, что я вздрогнул от мягкого тепла:
- Ты можешь делать всё, что захочешь. Каждый волен делать то, что хочет.
В тот момент я впервые поцеловал тебя. В тот момент я хотел только этого.
А потом танец закончился. И музыка. Твои губы были вкуса ванили. Когда я смог от них оторваться, то почувствовал на своей спине десятки прожигающих насквозь взглядов. Твои друзья, видимо.
Усмехнувшись, я подхватил тебя на руки и вынес из зала, ни разу не оглянувшись.
Ты улыбалась.

***

А ещё ты не спала по ночам.
- Ночи слишком хороши, чтобы спать, - говорила ты, медленно прикрывая глаза. – К тому же, ночь – моё самое любимое время года.
- За что ты её так любишь? – я дотронулся тыльной стороной ладони до твоей щеки. Над нами темнело рваное небо. В этом году январь был слишком грустным.
- Наверное, она меня понимает, - ты пожала плечами. – Впрочем, не так уж важны сами причины. Я люблю её, мне с ней хорошо. Когда начинаешь выяснять, почему, сразу натыкаешься на недостатки.
- У ночи нет недостатков.
- Кроме её безграничной грешности.
- Это не недостаток.
Остановившись посреди глухого парка, я притянул тебя к себе.
Ты никогда мне не верила, но я всё равно повторял, что эта зима была лучшей в моей жизни. Январь, превратившись в мокрый снег, падал нам на плечи.

В одну из твоих бессонных ночей я, принеся вместе с собой запах пронизывающего ветра, стоял около твоей двери. Обшарпанная лестничная клетка с безгранично грамотными надписями, черная маленькая выпуклая кнопка дверного звонка.
Ты впустила меня, не произнеся ни слова. Тихо закрыла за нами дверь и прошла на кухню, а затем вернулась с двумя чашками горячего чая. Белый халат на тебе, кажется, был не застёгнут. От этой мысли тысячи мелких мурашек пробежали по моей спине: от шеи до поясницы.
- Ты занята чем-то важным?
- Читаю.
Значит, важным. Я прошёл к столу и дотронулся пальцами до коричневой обложки единственной книги, лежащей тогда на столе. Повернулся к тебе и произнёс:
- Ты когда-нибудь слышала о солипсизме? Некоторые считают, что окружающий мир – это лишь продукт их собственного воображения. Они признают единственной реальность индивидуальное сознание и отрицают существование внешнего мира. Скажи…. Ты существуешь или я тебя выдумал?
Несколько секунд ты молча стояла и смотрела на меня. Затем сделала одно легкое движение рукой: белый халат упал на пол. В ту секунду философия солипсизма перестала меня волновать.
Запах твоих разноцветных простыней преследует меня до сих пор.

***

Ты доводила меня до безумия. Однажды ночью я вынес тебя на руках на улицу, чтобы танцевать на снегу босиком. Даже ветер замер, глядя на то, как ты дрожишь. Я прижимал тебя к себе, твоя ночная рубашка пахла цветами, и снежная поляна перед твоим домом вскоре полностью покрылась нашими следами.
И я дарил тебе цветы. Нежные маленькие красные розы – такие, как ты любила. Каждый день. Ты даже не удивлялась: была середина января, но ты ни разу не показала, что удивлена. Я был готов на всё.
И я признавался тебе в любви. Ты не хотела слушать, а я признавался. Вновь и вновь, вновь и вновь.… И каждый раз, ощущая на своих губах вкус ванили, я мысленно признавался тебе в любви, и благословлял тот зимний день, с бледно-белым солнцем, твои улыбающиеся глаза, каштановые волосы и заснеженную остановку.
А потом ты взяла и исчезла.
Ты перестала отвечать на мои звонки и не открывала дверь. Отчаявшись, я решил, что с тобой что-то произошло, и обзвонил все места, где могла быть какая-либо информация об этом. Я тебя не нашёл. Через неделю в твою квартиру въехали новые жильцы. Именно тогда я узнал, что ты снимала её. Твой мобильный телефон был заблокирован.
Я тебя не нашёл.
Скоро весна.
Девочка спрашивала, что будет, если она никогда не наступит. Но весна не может не наступить. Это ведь весна.
Вчера исполнилось два месяца с момента нашего знакомства. Это банально и вовсе не аристократично, но, ты знаешь - я напился. И знаешь, где? Там, где впервые поцеловал тебя. В столь ненавистном мне ночном клубе.
Играла медленная музыка, из прожекторов лился мягкий белый свет, и в момент, когда исполнительница брала соль-диез второй октавы, я увидел Богиню. В том состоянии, в котором я находился, мне понадобилось всего несколько секунд, чтобы понять, что это ты. Со дня нашей последней встречи ты практически не изменилась, за исключением разве что того, что теперь твои волосы были ярко-белыми. А также, того, что рядом с тобой был не я, а какой-то смазливый щеголь.
Вы танцевали возле моей стойки, и, сидя к вам спиной, я мог различать всё, о чём вы говорите. Боже мой, какую чушь он нёс! Но ты смеялась. Я был счастлив, что ты смеялась. Уж лучше я найду тебя здесь, рядом с другим мужчиной, чем в нашем городском морге.
- Будем играть по моим правилам, - сказала ты ему, и я, услышав эту фразу, поперхнулся.
Парень, танцующий с тобой, засмеялся:
- Как скажешь, Джинна. Для тебя – всё что угодно.
«Джинна? Черт возьми, что здесь происходит?» - я хотел обернуться, но остановил себя, представив, что будет, если ты заметишь меня.
И вот я сидел и слышал, как ты перечисляла ему всё то, что два месяца назад говорила мне.
- И последнее, - прошептала ты, - делай всё, что захочешь.
Я закрыл глаза, и вдруг почувствовал, как он поцеловал тебя. Ты навсегда останешься верной себе, ты всегда будешь делать то, что захочешь. Знаешь, лучше бы я тебя выдумал.

***

Теплый весенний снег стекает по лицу слезами...

(с) Moodjo

На Главную